Олимп - Страница 122

122

– Блестящая победа, – одобряет сын Лаэрта.

Собеседник издает неопределенный звук.

– Ты здесь называл цифры, – произносит аргивянин. – Армия, корабли… Совсем как наша осада Трои.

– Да, очень похоже, – соглашается схолиаст. – Особенно что касается жестокости схваток. Рукопашные, днем и ночью, под дождем и в грязи…

– Но твой отец вернулся с богатой добычей? Золота привез, красивых наложниц?

– Только самурайский меч – клинок, принадлежавший вражескому офицеру. Правда, он так и не достал трофей из чемодана, чтобы показать мне.

– Должно быть, многие из его товарищей отлетели в глубины Аида?

– Американцев, если считать сражавшихся и на море, и на суше, погибло двенадцать тысяч пятьсот двадцать. – Тренированный ум исследователя и сердце сына без труда подсказали нужные цифры. – Ранения, опять же с нашей стороны, получил тридцать три тысячи шестьсот тридцать один человек. Вражеская армия, как я уже говорил, потеряла сто тысяч убитыми, многие тысячи были похоронены заживо или сгорели в пещерах и норах, куда они зарылись, чтобы дать отпор.

– У стен Илиона пало более двадцати тысяч ахейцев, – замечает Одиссей. – Троянцы с почестями сожгли на погребальных кострах по меньшей мере столько же защитников города.

– Ну да. – Губы Хокенберри трогает слабая улыбка. – Но это за десять лет. А битва на острове Окинава длилась девяносто дней.

Наступает молчание. «Королева Мэб» поворачивается вокруг оси, величественно и грациозно, словно гигантское животное, плывущее по морю. На мгновение мужчин заливает волна ослепительного света, и они прикрывают глаза ладонями, а потом возвращаются звезды.

– Странно, что я не слышал об этой войне, – произносит грек, передавая схолиасту новый мех с вином. – И все-таки ты должен гордиться своим отцом, сын Дуэйна. Ваш народ наверняка почитает доблестных победителей как богов. Сидя у очагов, потомки будут веками тешить свою душу хвалебными песнями об их славных деяниях. Внукам и правнукам героев никогда не забыть имена достойных мужей, бившихся там и сложивших головы, сладкоголосые аэды особо воспоют каждый поединок…

– Вообще-то, – ученый надолго прикладывается к питью, – почти никто из моих сограждан уже и не помнит о том сражении.

– Ты слушаешь? – передает Манмут по личной связи.

– Да.

Орфу с Ио в обществе прочих высоковакуумных моравеков трудится на внешней обшивке судна – разыскивает и устраняет мелкие повреждения от столкновений с микрометеоритами, солнечных вспышек и следы детонации водородных бомб. Конечно же, на корпусе можно работать и во время взлета или снижения – за последние две недели гигантский краб успел побывать снаружи несколько раз, перемещаясь по узким переходным мостикам и лестницам, оборудованным специально для этой цели, – но иониец предпочитает работать в условиях нулевой гравитации, нежели, по его собственному выражению, ползать по фасаду взлетающего стоэтажного дома с полным ощущением того, что корма корабля находится где-то внизу.

– Судя по голосу, Хокенберри здорово набрался, – замечает Орфу.

– По-моему, так и есть, – отзывается Манмут. – Вино довольно крепкое. Это напиток Медеи, воспроизведенный по распоряжению Астига-Че на основе образца из амфоры, которую мы «позаимствовали» в подвалах Гектора. Наш знакомый схолиаст годами распивал с троянцами и греками нечто похожее, но почти наверняка в умеренном варианте: ахейцы намешивают в кубки больше воды, чем вина. Иногда они черпают ее из моря или же добавляют «отдушку» вроде смирны.

– Вот это я называю варварством, – рокочет иониец.

– Так или иначе, – передает маленький моравек, – Хокенберри не ел ни крошки со времени последнего приступа космической болезни, а пить на тощий желудок – не лучший способ сохранить голову трезвой.

– Похоже, вечером нас ожидает новый приступ, – злорадствует гигантский краб.

– Если что, сам понесешь ему пакеты, теперь твоя очередь. С меня хватит.

– Вот черт, я бы с превеликим удовольствием, – сокрушается Орфу, – да только боюсь, коридоры в людском пассажирском отсеке окажутся для меня тесноваты.

– Погоди, – перебивает его Манмут. – Лучше послушай.

– Ты любишь игры, сын Дуэйна?

– Игры? – переспрашивает ученый. – В каком смысле – игры?

– Ну, те, что устраивают под праздник или на похоронах, – поясняет Одиссей. – Я имею в виду забаву, которой мы усладили бы сердца, когда исчез Патрокл, если бы только Ахилл согласился признать любимого друга мертвым и позволил провести обряд как положено.

Помолчав с минуту, Хокенберри наконец произносит:

– Это ты сейчас про диски, копья и все в таком роде?

– Ага, – кивает Лаэртид. – Плюс колесничные гонки, бег взапуски, борьба и кулачный бой.

– Видел я ваши кулачные состязания – там, на берегу, перед черными кораблями, – почти без запинки выговаривает ученый. – Мужчины дрались, обмотав ладони ремнями сырой воловьей кожи.

Ахеец громко смеется.

– А чем же еще, сын Дуэйна? Прикажешь цеплять им на руки большие мягкие подушки?

Схолиаст пропускает вопрос мимо ушей.

– Тем летом на моих глазах Эпеос измолотил до крови дюжину человек, переломал им ребра и сокрушил челюсти. Он принимал каждый вызов, боролся чуть ли не с полудня и закончил уже после восхода месяца.

Одиссей ухмыляется.

– Я помню те состязания. Соперников было не счесть, но сын Панопея превзошел искусством и лучших.

122