Олимп - Страница 238

238

Память Хармана выдала любопытные сведения. Оказывается, черная дыра, пробуравившая километровую воронку посреди Парижского Кратера, отличалась нестабильностью и не превышала диаметром одного миллиметра: она поглотила сама себя, не успев достигнуть сердцевины Земли. За тот неудачный древний эксперимент человечество поплатилось одиннадцатью миллионами жизней.

Эти же черные дыры не были предназначены к самопоглощению. Они должны были прыгать, как мячики для пинг-понга, пронзая планету, вырываясь в атмосферу и жадно устремляясь обратно – семьсот шестьдесят восемь сфер, окутанных плазмой и ионизирующим излучением, призванных разрушать кору, мантию и магму снова и снова, снова и снова, месяцами, годами, пока не остановятся окончательно в центре любимой старушки Земли, взявшись пожирать ее ткань изнутри.

Двадцать шесть членов команды, которых прослушал супруг Ады, на разные голоса восхваляли такой исход своей миссии, ожидая воссоединиться в райских кущах. Хвала Аллаху!

«Лишь бы не сблевать прямо в респиратор».

Еще одну долгую, нескончаемую минуту мужчина заставлял себя не отдергивать руку от черного монолита. ИскИн наверняка содержал инструкции, как обезвредить уже активированные черные дыры.

Поля, которые сдерживали их внутри боеголовок, обладали достаточной силой, чтобы, если потребуется, существовать веками; однако, прослужив более двух с половиной тысячелетий, они утратили былую стабильность.

Как только высвободится одна из черных дыр, вслед за ней вырвутся остальные. И не важно, откуда они начнут свой путь к сердцу Земли – из мест, куда направлялись, или же прямо из Атлантической Бреши. Исход будет одинаков.

Искусственный интеллект не знал ни единого способа обезвредить боеголовки. Сингулярности просуществовали двести пятьдесят раз по Пять Стандартных Двадцаток, и в мире «старомодных» людей, чьим самым крупным техническим достижением слыл арбалет, никто не сумел бы восстановить поля-оболочки.

Харман отдернул ладонь.

Позднее он так и не вспомнил, как выбрался из затонувшей субмарины, как, шатаясь, прошел по сухому торпедному отсеку и протиснулся сквозь щель в обшивке навстречу солнечному свету и грязной земной полоске, именуемой Атлантической Брешью.

Зато мужчина не мог забыть, как, сорвав капюшон с респиратором и повалившись на четвереньки, несколько минут выворачивал желудок наизнанку. А когда там ничего не осталось (съедобные плитки были питательны, но растворялись довольно быстро), долго еще содрогался всухую.

После этого путешественник настолько ослаб, что не мог удержаться даже на четвереньках, кое-как отполз от блевотины, рухнул наземь и перекатился на спину, уставившись на длинную ленту синего неба. Бледные, но уже отчетливые кольца вращались и пересекались между собой, точно стрелки ходиков, отсчитывавших часы, дни, месяцы или годы, покуда боеголовки с черными дырами в нескольких ярдах от Хармана не посчитают нужным взорваться.

Мужчина понимал, что ему нужно срочно удалиться от источника радиации – ползти на запад, если потребуется, – однако не находил в себе ни душевных, ни физических сил для этого.

Наконец по прошествии долгих часов, ибо в небесах уже смеркалось, путешественник обратился к своим биометрическим функциям.

Как он и подозревал, доза полученной радиации оказалась смертельной. Внутренний наблюдатель известил человека, что теперь слабость и головокружение не оставят его, но будут лишь усиливаться, что сухие рвотные судороги скоро вернутся, что кровь уже превращается под кожей в сгустки. В течение следующих часов клетки внутренностей отслоятся многими тысячами (процесс уже запущен), потом начнется кровавый понос – на первых порах прерывистый, затем безостановочный, покуда мужчина не исторгнет сгнившие кишки наружу. После этого кровотечение станет по большей части внутренним, стенки клеток окончательно разрушатся, и система придет в упадок.

Все это Харман будет чувствовать и ясно сознавать. Уже через день у него не останется сил передвигаться в промежутках между приступами поноса и рвоты. Путешественник раскинется на дне Атлантической Бреши неодушевленной куклой, время от времени трепеща от непроизвольных судорог. Даже синее небо и звезды не смогут утешить взор умирающего: биомониторы уже сообщили о катарактах, порожденных радиацией на обоих его глазах.

Мужчина слабо ухмыльнулся. Так вот почему всезнающие Просперо и Мойра дали ему в дорогу скудный запас съедобных плиток! Этого хватило, даже с лихвой.

«Но почему? Зачем было делать из меня Прометея, наделять столькими функциями, такой информацией, подарить надежду для Ады, для всего моего рода – и бросить умирать в одиночестве… точно пса под забором?»

Сознание Хармана еще не настолько помутилось, чтобы не понимать: мириады людей, не более избранных, нежели он, тщетно устремляли тот же вопрос к бессловесным небесам, оказавшись на краю смерти.

Да и мужчина уже достаточно поумнел, чтобы самому на него ответить. Прометей похитил огонь с Олимпа. Адам и Ева вкусили в райском саду плод познания. В сущности, все древние мифы твердят на разные лады одну и ту же ужасную голую правду: «Попробуй украсть огонь и познание у бессмертных, и ты немного возвысишься над животными, но по-прежнему будешь очень и очень далек от настоящего Бога».

Сейчас Харман дорого дал бы, лишь бы никогда не слышать последних личных и религиозных завещаний, оставленных двадцатью шестью безумцами из команды «Меча Аллаха». Их бесстрастные прощальные речи помогли мужчине почувствовать полную тяжесть бремени, которое он хотел донести до Ады, Даэмана, Ханны, своих друзей, до всего своего племени.

238