Олимп - Страница 66

«Злосчастных влюбленных!» Мужчина улыбнулся своей думе, шагая следом за приятелями по морозному лесу. Это слово – «злосчастный» – впервые попалось ему лишь накануне, в пьесе «Ромео и Джульетта», которую Харман прочел глазами, не прибегая к функции «глотания».

Почти неделю он бредил Шекспиром. Три пьесы за два дня! Мужчина удивлялся, как еще держится на ногах, не то что поддерживает беседу. В мысли врывались самые невообразимые ритмы, разум захлебывался потоками неведомых доселе слов, а главное – Харман вдруг начал осознавать, что это значит – быть человеком, и, заглянув в разверзшиеся перед ним глубины, едва удержался от рыданий.

К стыду своему, он видел причину непролитых слез вовсе не в красоте или мощи прочитанного: в мире, на многие века лишенном литературы, а тем паче театра, уже никто не сумел бы оценить их по достоинству. Нет, горло сжимала заурядная тоска себялюбца: почему я не ведал этого раньше? Почему впервые услышал о Шекспире каких-то три месяца назад, на исходе отмеренных роком пяти Двадцаток?.. Ах, чтоб его! Харман постоянно забывал, что своими руками помог уничтожить орбитальный лазарет, что людей старого образца не будут более забирать на кольца в полночь на сотый день рождения – и вообще никогда, если на то пошло. А все-таки нелегко отучиться от мысли, с которой прожил девяносто девять лет.

В преддверии сумерек четверка медленно брела по краю утеса, возвращаясь домой с пустыми руками. Запряженный в дрожки бык неторопливо переставлял ноги, и неудачливым охотникам приходилось подстраиваться под его размеренный шаг. В прежнее время, до Великого Падения, любая повозка невесомо балансировала на одном колесе за счет встроенных гироскопов, а вез ее быстрый войникс. Но теперь, без подпитки, треклятые колымаги не держали равновесия, так что люди повынимали из них механическую начинку, раздвинули дышла пошире и смастерили хомуты для тягловой скотины. На месте единственного изящного колеса «красовалась» пара широких и более устойчивых, надежно укрепленных на специально выкованной оси. Харману эти самодельные устройства казались до обидного нескладными, но, с другой стороны, миновало пятнадцать с лишним веков с тех пор, как человек в последний раз создавал хоть какое-то средство передвижения. Полтора тысячелетия, выброшенных на ветер.

От этой мысли еще сильнее щипало глаза.

Друзья одолели за день около четырех миль – в основном по низким утесам, нависающим над притоком реки, когда-то известной под названием Екей, а еще раньше – Огайо. Дрожки захватили в расчете на тяжелую добычу (хотя Никто прославился тем, что проходил целые мили с убитым оленем на плечах), и вот итог – охотники угрюмо плелись за ленивым быком.

Время от времени двое оставались у повозки, пока их спутники углублялись в чащу, держа наготове арбалеты и луки. Петир захватил одну из немногих дротиковых винтовок, однако четверка предпочитала более бесшумное оружие. Войниксы хотя и не имели ушей, но слышать ухитрялись отлично.

Все утро напролет «старомодная» троица проверяла свои запястья. Непонятно почему, войниксы не показывались ни в одной сети, кроме ближней. С другой стороны, эти твари сами нередко прибегали к ее помощи, выслеживая людей.

Впрочем, теперь это уже не играло роли. К полудню функции отказали полностью. Полагаясь лишь на собственные глаза, охотники все чаще и внимательнее всматривались в кромку леса, шагая по лугам или невысоким утесам.

Северо-восточный ветер пробирал до костей. Старые распределители отключились в день Падения, а до того люди не очень-то нуждались в теплой одежде, так что друзья облачились то ли в плащи, то ли в пальто, грубо сделанные из шкур убитых животных или овечьей шерсти. А вот Одиссей… Никто… похоже, чихал на стужу. Нагрудные латы, похожий на короткую юбку пояс – вот и все, чем он удовольствовался, разве что набросил на плечи красную накидку.

Как ни странно, охотники не встретили ни единого оленя. По счастью, аллозавры и прочие восстановленные из РНК чудовища им тоже не попадались. Обитатели Ардис-холла сошлись на том, что немногих динозавров, которые по сию пору еще охотились на севере, прогнали на юг необычайные морозы. К сожалению, саблезубые тигры, как выяснилось, не собирались мигрировать вслед за крупными рептилиями: Никто первым указал на свежие отпечатки огромных лап неподалеку от следов копыт, по которым большую часть дня шли его товарищи.

Петир на всякий случай зарядил полную обойму дротиков.

Вскоре пришлось повернуть обратно: четверка наткнулась на остовы двух растерзанных коров и окровавленные кости, разбросанные по каменистому обрыву, а десять минут спустя – на шкуру, позвоночник и череп, оскалившийся причудливо изогнутыми зубами.

Никто настороженно вскинулся, опустил руку на длинное копье и медленно повернулся вокруг своей оси, оглядывая каждый валун или дерево.

– Это, наверное, был другой саблезубый тигр? – предположила Ханна.

– Ну да, – кивнул бородач. – Или войникс.

– Войниксы не едят, – вставил Харман и тут же устыдился собственной недогадливости.

Никто покачал головой, тряхнув седеющими кудрями.

– Нет, но саблезубый мог напасть на этих тварей, а скушали его уже потом, возможно, свои же кошачьи родственники. Видели вон там, на рыхлой земле, рядом с отпечатками лап следы войниксов?

Харман закусил губу: он их тоже заметил, однако по невнимательности не придал значения.

В общем, друзья повернули назад, и глупый бык тащился, будто назло хозяевам, со скоростью смертельно больной улитки, хотя Никто и пытался подбодрить его древком копья, а подчас и острым наконечником. Колеса и ось опасно скрипели всю дорогу; однажды пришлось остановиться и править расшатавшуюся втулку. Между тем в лесу похолодало еще сильнее; ветер нагнал откуда-то низкие тучи. Уже начало смеркаться, а путники одолели только половину дороги.