Олимп - Страница 245

245

Развалины, оставшиеся от каменной кладки древнего Илиона, располагались на гребне, что протянулся на запад, навстречу изгибу Эгейского побережья, где некогда стояли корабли на каменных якорях, привязанные к деревянным столбам. И куда пристал Агамемнон со всеми своими героями на черных крутобоких судах.

В те времена к западу простиралось вечное винноцветное море. Теперь же под слабо мерцающим куполом «постов» (который мог бы за миллисекунду лишить энергии шлюпку моравеков, вздумай они залететь внутрь) виднелось пространство пересохшего Бассейна, покрытое грязью и камнями, и дальние зеленые поля. На месте древних островов, когда-то вздымавшихся из моря – цветущего Лесбоса и Тенедоса, которые быстроногий Ахилл завоевал прежде, чем бросить вызов Трое, – остались крутые лесистые холмы со скалистыми подошвами, уходящими в песчаное дно Бассейна.

Между пересохшим Эгейским морем и горным хребтом, несущим на себе останки Трои, Манмут разглядел наносную долину, протянувшуюся на полтора с чем-то километра. Теперь она поросла чахлыми деревьями, однако маленький европеец легко представлял себе, как все выглядело во дни Одиссея, Ахиллеса, Гектора и прочих воинов: около трех миль мелководья, окаймленного извилистыми болотами, песчаные наносные равнины, многолюдный берег, желтые дюны, впитавшие столько крови за годы Троянской войны, тысячи трепетных ярких шатров, а далее – пространная долина меж городом и побережьем, ныне заглохшая под сенью низкорослых лесов, но тогда, после десяти лет осады, начисто лишенная деревьев, которые пошли на лагерные и погребальные костры.

На севере по-прежнему блестела вода. Пролив, именуемый Дарданеллами или Геллеспонтом, перегороженный силовыми мерцающими руками, такими же, какие разграничивали Гибралтар и Африку на западном конце пересохшего Средиземноморья.

Орфу – видимо, он изучал ту же область при помощи радара и других приборов – произнес по личной линии:

– Похоже, «посты» устроили под землей гигантскую дренажную систему, иначе вся эта область оказалась бы под водой.

– Да, – безотчетно поддакнул Манмут, которого нимало не занимали инженерно-технические подробности.

Он размышлял о лорде Байроне, Александре Македонском и прочих великих, свершивших паломничество в Илион, в Трою, на эти странным образом освященные развалины.

«Ни камня безымянного там нет…» – всплыло в памяти маленького европейца. Кто же это написал? Лукан? Может быть. Вероятно.

И вот на вершине холма, прорезанной серовато-белесыми следами порушенной кладки, все камни до единого безымянны. Капитан подлодки вдруг осознал, что взирает на останки развалин: многие из шрамов возникли во время небрежных, варварских раскопок помешанного на Трое археолога-дилетанта Генриха Шлимана, начатых в тысяча восемьсот семидесятом году. Подумать только: с тех пор на подлинной Земле миновало более трех тысячелетий.

На последней из человеческих карт это невзрачное нынче место – седые валуны, чахлая растительность, наносная равнина и высокий горный хребет, обращенный на севере к Дарданеллам и на западе к бывшему Эгейскому морю, – носило название «Гиссарлык».

Однако память Манмута рисовала точное расположение армий, которые, лязгая оружием, сходились в долинах Скамандра и Симоиса. Он почти видел неприступные стены и безверхие башни, возведенные на обрыве длинного гребня у моря, лесистый утес между городом и побережьем – греки уже тогда нарицали его Лесистым Утесом, а храмовые жрецы и жрицы «курганом амазонки Мирины» – и жуткий лик Зевса, возникший из атомного гриба над южным окоемом всего лишь несколько месяцев назад.

Шесть тысяч лет назад.

Когда космошлюпка завершала последний круг, капитан подлодки различил место великих Скейских ворот, что сдержали напор вопящих завоевателей (в «Илиаде», которую он прочел сначала, не было речи о большом деревянном коне), и главную широкую дорогу за рыночной площадью и центральными фонтанами, ведущую ко дворцу Приама, разбомбленного десять месяцев назад в пересчете на время Манмута, и к северо-востоку от него – колоссальный храм Афины. Там, где взгляд натыкался на камень и чахлые деревья, маленький европеец воображал Дарданские ворота и главную смотровую башню, а чуть севернее – колодец, у которого Елена однажды…

– Здесь ничего нет, – заявил пилот Сума Четвертый по общей связи. – Улетаем?

– Да, – ответил Манмут.

– Да, – громыхнул Орфу по той же общей линии.

Шлюпка втянула крылья, предназначенные для малой скорости, и, вновь преодолев звуковой барьер, устремилась на север. Эхо звукового удара осталось не услышанным по обе стороны безлюдных Дарданелл.

– Ну что, волнуешься? – спросил капитан подлодки у своего друга по личной связи. – Через несколько минут мы увидим Париж.

– Вернее, кратер посередине погибшего города, – ответил иониец. – Боюсь, что черная дыра тысячу лет назад уничтожила квартиру Пруста.

– И все же, все же… – протянул Манмут. – Это там он писал свои романы. И, если не ошибаюсь, его приятель Джеймс Джойс – тоже. По крайней мере какое-то время.

Орфу хмыкнул.

– Ты никогда не говорил, что одержим не только Прустом, но и Джойсом, – настаивал европеец.

– Не было случая.

– Но почему именно эти двое, дружище?

– А почему Шекспир, Манмут? Почему сонеты, а не пьесы? Смуглая леди и Юноша, а не, скажем, Гамлет?

– Нет, ты ответь, – не сдавался капитан подлодки. – Пожалуйста.

245